Читать книгу - "Детский нейрохирург. Без права на ошибку: о том, кто спасает жизни маленьких пациентов - Джей Джаямохан"

И они такие не одни. Это, возможно, удивит, но, как правило, больше всего с такой позицией родителей соглашаются сами пациенты. Дети прекрасно знают, чего хотят. И большинство из них не жаждут лицезреть мою противную рожу вместо того, чтобы играть с друзьями, ходить в школу или ссориться с братом или сестрой, как это делают все остальные.

Осложнения случаются. Когда проводишь тысячи нейрохирургических процедур, это неизбежно. Из-за особенностей человеческой природы именно такие случаи обычно и застревают в памяти. Именно эти образы всплывают в сознании, когда собираешься прыгнуть в бассейн во время летнего отпуска. Они никуда не уходят.

Не то чтобы истории со счастливым концом забывались. Просто они не вгрызаются в память. Я не лежу по ночам, вспоминая преображенные мной жизни: всех маленьких мальчиков и девочек, которых не было бы в живых, если бы не я и мои коллеги. В смысле кому, кроме самих пациентов и их родных, до этого есть дело?

Представьте: «Экстренная новость. Высококвалифицированный хирург с огромным опытом спас жизнь пациенту!» О таком вряд ли бы стали писать в передовице. Человек, по сути, просто выполнил свою работу и не напортачил. Разве не каждый к этому стремится?

Я прекрасно знаю, как быстро забываются истории успеха, потому что в тот день, когда я перестарался, я оперировал и других пациентов. В операционные дни обычно ставятся две или три операции – как правило, одну серьезную и пару более простых и быстрых. Так, откачать избыток жидкости из-под черепа можно всего за восемь-девять минут. Даже альбомная версия песни «Free Bird» группы Lynyrd Skynyrd[43] дольше звучит в колонках нашей операционной. В ту злосчастную неделю, когда незадачливый кровеносный сосуд изменил ход жизни мальчика, я оперировал и другого ребенка, с гораздо лучшим результатом. Ему определенно повезло больше.

Другой мальчик, четыре года. У него опухоль в центре большого мозга – основной и самой крупной составляющей головного мозга – рядом с заполненной жидкостью полостью, именуемой желудочками. Я рассчитываю справиться с ней достаточно быстро, чтобы успеть прооперировать еще одного пациента. Так как детский анестезиолог доступен нам для проведения операций не каждый день, мы вынуждены максимально эффективно использовать отведенное время, при этом заботясь о безопасности своих пациентов.

Сколько именно займет процедура, впрочем, решать не мне. Мы даже заранее не знаем, с чем именно имеем дело. На снимках видно, где расположена опухоль, но по ним не понять, какого именно она типа. Я решил не торопиться полностью вскрывать черепную коробку:

– Опущу эндоскоп, чтобы глянуть, что там у нас, и попробую ухватить кусочек опухоли для гистологов. Если потребуется вырезать, я вырежу. Если же можно ее оставить на месте, то так и сделаем.

Такой подход может показаться странным, но все, как обычно, упирается в соотношение риска операции и потенциальной пользы от нее. Какое-то изменение, выглядящее на снимках странных, на самом деле может находиться там годами. У этого ребенка случился судорожный приступ, вызванный патологическим изменением (этот термин мы используем, когда не уверены, с чем имеем дело), которое раздражало прилегающий к нему участок мозга. Данная проблема решается препаратами от эпилепсии. Сложно сказать наверняка – порой у живых пациентов все выглядит не так, как на картинках в учебнике.

Мы уже взяли образцы крови, чтобы сделать анализы на гормоны.

Некоторые опухоли выделяют гормоны, которые можно использовать для диагностики, и в таком случае биопсия не требуется.

Результаты анализов ничего не выявили, но все равно с этим образованием явно было что-то не так.

Выбрив небольшой участок волос, я просверлил отверстие не более сантиметра в диаметре. Нам нужно лишь, чтобы в него прошел эндоскоп.

Это еще один прибор, которого не было в молодости Питера, когда он учился нейрохирургии. Во всяком случае, уж точно не такого компактного и надежного. Эндоскоп представляет собой волоконно-оптическую камеру, установленную в жесткий зонд. В нем имеется канал, через который я могу просовывать инструменты, что позволяет мне работать посреди мозга, не вскрывая всю голову целиком.

Я медленно ввожу эндоскоп в отверстие, не отрывая взгляда от большого монитора над головой. По моей просьбе стоящий рядом со мной молодой ординатор вслух называет все, что видит:

– Проходим через череп, твердую мозговую оболочку, попадаем в мозг, входим в желудочек.

Я поворачиваю камеру.

– Что думаешь? – спрашиваю я. – Нужно ли нам снимать крышку и браться по полной?

Он изучает изображение на экране:

– Опухоль давит на боковую стенку.

– Хорошо. Твои предложения?

– Биопсия? Чтобы понять, злокачественная ли она?

– Что еще?

Ординатор делает паузу:

– Не знаю.

– Пациенту будет что-то угрожать, если опухоль доброкачественная и мы ее оставим?

– Нет, босс. Судя по всему, она уже некоторое время растет, не доставляя особых проблем. Возможно, пройдут годы, прежде чем появятся какие-то серьезные симптомы. Но нам нужно понять, что опухоль собой представляет, чтобы можно было планировать дальнейшие действия. Так что я не стал бы просто ее вырезать. Я бы определенно сделал биопсию.

Я ввожу через эндоскоп иглу и направляю ее прямиком в опухоль. Мне удается взять образец, и ординатор бежит с ним в лабораторию. Двадцать минут спустя раздается телефонный звонок. Мы выключаем Talking Heads[44], чтобы мне было слышно.

– Сначала хорошую или плохую новость?

– Плохую, – отвечаю я. – Сначала всегда плохую.

– Она злокачественная.

– Понятно, а какая хорошая?

– Судя по всему, это герминома[45].

Именно на это я и надеялся – на опухоль, которую можно лечить без операции. Причем с весьма благоприятным прогнозом. Я смотрю на своего ассистента, как бы спрашивая: «Что думаешь?» Он показывает большой палец. Правильный ответ.

Полагаю, ординатор немного разочарован, что не будет ассистировать мне во время вскрытия черепной коробки. Во всяком случае, я в его возрасте был бы. Но, даже несмотря на все еще крутящуюся у меня в голове мысль о том, чтобы вылечить как можно больше пациентов, я с радостью сворачиваю удочки и передаю пациента онкологам. На неделе и без того было достаточно высадок в Нормандии[46].

8

Пошевели большим пальцем

Как и у многих родителей, пробковая доска и стол в моем кабинете усеяны детскими рисунками. Время от времени я смотрю на какой-либо из них, пытаясь вспомнить, что он должен был значить. Ответ меняется в зависимости от моего настроения.

Не все эти художества были сделаны моими детьми. Мне подарили свои рисунки десятки ребят – всё мои пациенты, – и некоторым из них больше десяти лет. Немало рисунков представляют